Я на подвиг тебя провожала



Я на подвиг тебя провожала,

Над страною гремела гроза.

Я тебя провожала

И слезы сдержала,

И были сухими глаза.

Ты в жаркое дело

Спокойно и смело

Иди, не боясь ничего!

Если ранили друга,

Сумеет подруга

Врагам отомстить за него!

Если ранили друга,

Перевяжет подруга

Горячие раны его.



Там, где кони по трупам шагают,

Где всю землю окрасила кровь,-

Пусть тебе помогает,

От пуль сберегает

Моя молодая любовь.

Я в дело любое

Готова с тобою

Идти, не боясь ничего!

Если ранили друга,

Сумеет подруга

Врагам отомстить за него!

Если ранили друга,

Перевяжет подруга

Горячие раны его.



Василий Лебедев-Кумач

---

Подруга летчика



Тают беленькие точки

В зимнем небе голубом —

Улетают «ястребочки»

На жестокий бой с врагом.



Среди многих, среди прочих

Там летит в одном звене

Молодой веселый летчик,

Тот, что всех дороже мне.



Взор его и прям и светел,

Ясный голос, звонкий смех...

Много летчиков на свете,

Мой любимый — лучше всех!



Про его большую смелость

Говорили мне друзья.

Мне ответить им хотелось:

«Не трудитесь, знаю я!..



Знаю все его повадки

И сказать не постыжусь:

За него боюсь украдкой,

Беспокоюсь... и горжусь!



Сердцем я всегда на страже.

Если милый мой в бою,—

Верю я, что пулей вражьей

Не убить любовь мою.



Вам смешно, а я вот знаю,

Как там в небе у него,

Помогаю, охраняю

Ястребочка моего.



Знаю сердцем, чую кровью,

Что и рану и беду

Я своей большой любовью

От родного отведу.



И вернется невредимый,

Всем врагам задав урок,

Мой веселый, мой любимый,

Мой отважный ястребок!»



Василий Лебедев-Кумач

---

Элегия



Уводит душу час в тени

Назад, назад,—

Туда, где ярки были дни

И цвел мой сад...



Пестро менялись звон и цвет

В моих лугах,

И дрогнул в сердце с бегом лет

Бессильный страх.



И вот железный крест готов

Давно, давно —

И плачет сердце средь цветов,

Одно, одно.



Юргис Балтрушайтис

---

Silvering, приветствую!!!

---

Жернова любви



Серые зерна молотим и бьем

Тяжелой и пыльною палкой,

В печке нечищенной пламем томим,

Чтоб насытиться белою булкой.



Грязную тряпку на клочья и в чан

Рычагам на потеху,— и что же?

Выползает из брюха проворных машин

Белоснежной бумагой наружу.



Так мне нужно пройти через зубья судьбы

И в крапиве ожгучей разуться,

Чтобы вновь обеленным увидеть себя

И чтоб нежным тебе показаться.



Вадим Шершеневич

---

* * *



Она,

Умевшая любить,

Так равнодушно обнимает.

Она еще не понимает:

Меня забыть —

Несчастной быть.



Василий Фёдоров

---

* * *



Была любовь.

Была сомнений смута.

Надежды были.

Молодость была,

Да, молодость была,

Но почему-то

Она большого счастья

Не дала.



Она ушла,

Но слезы не прольются.

Ушла.

Иди.

И не зови трубя.

Нет, не хочу я

В молодость вернуться,

Вернуться к дням,

Где не было тебя.



Василий Фёдоров

---

Ответная любовь



Уже подростками мы знаем,

По книгам истины уча:

Лишь безответная, глухая

Любовь крепка и горяча.



Из тех же книжек нам известно —

Она по-своему живет:

Гудит, как пламя в печке тесной,

И, как вода в трубе, ревет.



Меж тем и жизнь внушает строго:

Нужны труба, ограда, печь,

И что без этого не могут

Огонь — гореть, а воды — течь,



И что, едва на волю выйдя,

Слабеют чувства и мечты...

Но я огонь свободным видел,

В нем было больше красоты!



Клубя нагретый рыжий воздух,

Он рвался так в холодный мрак,

Что перепутывались звезды

С живыми искрами костра.



Я видел также не мятежной,

А золотой воды разлив,

Она спала, весь лес прибрежный,

Весь мир в себе отобразив.



Ценя все вольное на свете,

Я любовался ею вновь

И встретил женщину, и встретил

Ее ответную любовь.



И вот она вольна меж нами,

Не стеснена, какая есть!

И к звездам рвется, словно пламя,

И мир отобразила весь!



Виктор Солоухин

---

* * *



Любовь моя - ты солнцем сожжена.

Молчу и жду последнего удара.

Сухие губы. Темная луна.

И фонари проклятого бульвара.



Нет ничего безумней и страшней

Вот этого спокойного молчанья.

Раздавленное тело дней

Лежит в пыли без содроганья.



Рюрик Ивнев

---

* * *



Не о любви прошу тебя я,

Не о безумстве в поздний час.

Пусть пламя света, догорая,

Нас озарит в последний раз.



Огонь живительный и ясный

Возьмет истлевшие тела,

И будет миг святой, прекрасный:

Паденье тьмы. Паденье зла.



И расцветут на поле алом

Мечтой рожденные цветы,

И змеи с прокаженным жалом

Уйдут под землю, как кроты.



И языком бездымно-жарким

Огонь мигнет в последний раз

Нас, покоренных мигом ярким,

Во цвете лет - в предсмертный час.



Рюрик Ивнев

---

не поленитесь, прочитайте!

Приключение в антикварном магазине



Зачем?- да так, как входят в глушь осин,

для тишины и праздности гулянья,-

не ведая корысти и желанья,

вошла я в антикварный магазин.



Недобро глянул старый антиквар.

Когда б он не устал за два столетья

лелеять нежной ветхости соцветья,

он вовсе б мне дверей не открывал.



Он опасался грубого вреда

для слабых чаш и хрусталя больного.

Живая подлость возраста иного

была ему враждебна и чужда.



Избрав меня меж прочими людьми,

он кротко приготовился к подвоху,

и ненависть, мешающая вздоху,

возникла в нем с мгновенностью любви.



Меж тем искала выгоды толпа,

и чужеземец, мудростью холодной,

вникал в значенье люстры старомодной

и в руки брал бессвязный хор стекла.



Недосчитавшись голоска одной,

в былых балах утраченной подвески,

на грех ее обидевшись по-детски,

он заскучал и захотел домой.



Печальную пылинку серебра

влекла старуха из глубин юдоли,

и тяжела была ее ладони

вся невесомость быта и добра.



Какая грусть - средь сумрачных теплиц

разглядывать осеннее предсмертье

чужих вещей, воспитанных при свете

огней угасших и минувших лиц.



И вот тогда, в открывшейся тиши,

раздался оклик запаха иль цвета:

ко мне взывал и ожидал ответа

невнятный жест неведомой души.



Знакомой боли маленький горнист

трубил, словно в канун стихосложенья,-

так требует предмет изображенья,

и ты бежишь, как верный пес на свист.



Я знаю эти голоса ничьи.

О плач всего, что хочет быть воспето!

Навзрыд звучит немая просьба эта,

как крик:- Спасите?- грянувший в ночи.



Отчаявшись, до крайности дойдя,

немое горло просьбу излучало.

Я ринулась на зов, и для начала

сказала я:- Не плачь, мое дитя.



- Что вам угодно?- молвил антиквар.-

Здесь все мертво и не способно к плачу.-

Он, все еще надеясь на удачу,

плечом меня теснил и оттирал.



Сведенные враждой, плечом к плечу

стояли мы. Я отвечала сухо:

- Мне, ставшею открытой раной слуха,

угодно слышать все, что я хочу.



- Ступайте прочь!- он гневно повторял.

И вдруг, средь слабоумия сомнений,

в уме моем сверкнул случайно гений

и выпалил:- Подайте тот футляр!



- Тот ларь?- Футляр.- Фонарь?- Футляр!- Фуляр?

- Помилуйте, футляр из черной кожи.-

Он бледен стал и закричал:- О боже?

Все, что хотите, но не тот футляр.



Я вас прошу, я заклинаю вас!

Вы молоды, вы пахнете бензином!

Ступайте к современным магазинам,

где так велик ассортимент пластмасс.



- Как это мило с вашей стороны,-

сказала я,- я не люблю пластмассы.-

Он мне польстил:- Вы правы и прекрасны.

Вы любите непрочность старины.



Я сам служу ее календарю.

Вот медальон, и в нем портрет ребенка.

Минувший век. Изящная работа.

И все это я вам теперь дарю.



...Печальный ангел с личиком больным.

Надземный взор. Прилежный лоб и локон.

Гроза в июне. Воспаленье в легком.

И тьма небес, закрывшихся за ним...



- Мне горестей своих не занимать,

а вы хотите мне вручить причину

оплакивать всю жизнь его кончину

и в горе обезумевшую мать?



- Тогда сервиз на двадцать шесть персон!-

воскликнул он, надеждой озаренный.-

В нем сто предметов ценности огромной.

Берите даром - и вопрос решен.



- Какая щедрость и какой сюрприз!

Но двадцать пять моих гостей возможных

всегда в гостях, в бегах неосторожных.

Со мной одной соскучится сервиз.



Как сто предметов я могу развлечь?

Помилуй бог, мне не по силам это.

Нет, я ценю единственность предмета,

вы знаете, о чем веду я речь.



- Как я устал!- промолвил антиквар.-

Мне двести лет. Моя душа истлела.

Берите все! Мне все осточертело!

Пусть все мое теперь уходит к вам.



И он открыл футляр. И на крыльцо

из мглы сеней, на волю из темницы

явился свет и опалил ресницы,

и это было женское лицо.



Не по чертам его - по черноте,

ожегшей ум, по духоте пространства

я вычислила, сколь оно прекрасно,

еще до зренья, в первой слепоте.



Губ полусмехом, полумраком глаз

лицо ее внушало мысль простую:

утратить разум, кануть в тьму пустую,

просить руки, проситься на Кавказ.



Там - соблазнять ленивого стрелка

сверкающей открытостью затылка,

раз навсегда - и все. Стрельба затихла,

и в небе то ли бог, то ль облака.



- Я молод был сто тридцать лет назад,-

проговорился антиквар печальный.-

Сквозь зелень лип, по желтизне песчаной

я каждый день ходил в тот дом и сад.



О, я любил ее не первый год,

целуя воздух и каменья сада,

когда проездом - в ад или из ада -

вдруг объявился тот незваный гость.



Вы Ганнибала помните? Мастак

он был в делах, достиг чинов немалых.

Но я о том, что правнук Ганнибалов

случайно оказался в тех местах.



Туземным мраком горячо дыша,

он прыгнул в дверь. Все вмиг переместилось.

Прислуга, как в грозу, перекрестилась.

И обмерла тогда моя душа.



Чужой сквозняк ударил по стеклу.

Шкаф отвечал разбитою посудой.

Повеяло паленым и простудой.

Свеча погасла. Гость присел к столу.



Когда же вновь затеяли огонь,

склонившись к ней, переменившись разом,

он всем опасным африканским рабством

потупился, как укрощенный конь.



Я ей шепнул:- Позвольте, он урод.

Хоть ростом скромен, и на том спасибо.

- Вы думаете?- так она спросила.-

Мне кажется, совсем наоборот.



Три дня гостил,- весь кротость, доброта,-

любой совет считал себе приказом.

А уезжая, вольно пыхнул глазом

и засмеялся красным пеклом рта.



С тех пор явился горестный намек

в лице ее, в его простом порядке.

Над непосильным подвигом разгадки

трудился лоб, а разгадать не мог.



Когда из сна, из глубины тепла

всплывала в ней незрячая улыбка,

она пугалась, будто бы ошибка

лицом ее допущена была.



Но нет, я не уехал на Кавказ.

Я сватался. Она мне отказала.

Не изменив намерений нимало,

я сватался второй и третий раз.



В столетие том, в тридцать седьмом году,

по-моему, зимою, да, зимою,

она скончалась, не послав за мною,

без видимой причины и в бреду.



Бессмертным став от горя и любви,

я ведаю этим ничтожным храмом,

толкую с хамом и торгую хламом,

затерянный меж богом и людьми.



Но я утешен мнением молвы,

что все-таки убит он на дуэли.

- Он не убит, а вы мне надоели,-

сказала я,- хоть не виновны вы.



Простите мне желание руки

владеть и взять. Поделим то и это.

Мне - суть предмета, вам - краса портрета:

в награду, в месть, в угоду, вопреки.



Старик спросил:- Я вас не вверг в печаль

признаньем в этих бедах небывалых?

- Нет, вспомнился мне правнук Ганнибалов,

сказала я,- мне лишь его и жаль.



А если вдруг, вкусивший всех наук,

читатель мой заметит справедливо:

- Все это ложь, изложенная длинно,-

Отвечу я: - Конечно, ложь, мой друг.



Весьма бы усложнился трезвый быт,

когда б так поступали антиквары

и жили вещи, как живые твари,

а тот, другой, был бы и впрямь убит.



Но нет, портрет живет в моем дому!

И звон стекла! И лепет туфель бальных!

И мрак свечей! И правнук Ганнибалов

к сему причастен - судя по всему.



Белла Ахмадулина

---

хочу гепарда...

Два гепарда



Этот ад, этот сад, этот зоо —

там, где лебеди и зоосад,

на прицеле всеобщего взора

два гепарда, обнявшись, лежат.



Шерстью в шерсть, плотью в плоть проникая,

сердцем втиснувшись в сердце — века

два гепарда лежат. О, какая,

два гепарда, какая тоска!



Смотрит глаз в золотой, безвоздушный,

равный глаз безысходной любви.

На потеху толпе простодушной

обнялись и лежат, как легли.



Прихожу ли я к ним, ухожу ли

не слабее с той давней поры

их объятье густое, как джунгли,

и сплошное, как камень горы.



Обнялись — остальное неправда,

ни утрат, ни оград, ни преград.

Только так, только так, два гепарда,

я-то знаю, гепард и гепард.



Белла Ахмандулина

---

* * *



В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,

где рояль уснул средь узорных теней,

опустив ресницы, ты вышла неслышно

из оливковой рамы своей.



В этом доме ветхом, давно опустелом,

над лазурным креслом, на светлой стене

между зеркалом круглым и шкапом белым,

улыбалась ты некогда мне.



И блестящие клавиши пели ярко,

и на солнце глубокий вспыхивал пол,

и в окне, на еловой опушке парка,

серебрился березовый ствол.



И потом не забыл я веселых комнат,

и в сиянье ночи, и в сумраке дня,

на чужбине я чуял, что кто-то помнит,

и спасет, и утешит меня.



И теперь ты вышла из рамы старинной,

из усадьбы любимой, и в час тоски

я увидел вновь платья вырез невинный,

на девичьих висках завитки.



И улыбка твоя мне давно знакома

и знаком изгиб этих тонких бровей,

и с тобою пришло из родного дома

много милых, душистых теней.



Из родного дома, где легкие льдинки

чуть блестят под люстрой, и льется в окно

голубая ночь, и страница из Глинки

на рояле белеет давно...



Владимир Набоков

---

* * *



Как день, светла, но непонятна,

Вся - явь, но - как обрывок сна,

Она приходит с речью внятной,

И вслед за ней - всегда весна.



Вот здесь садится и болтает.

Ей нравится дразнить меня

И намекать, что всякий знает

Про тайный вихрь ее огня.



Но я, не вслушиваясь строго

В ее порывистую речь,

Слежу, как ширится тревога

В сияньи глаз и в дрожи плеч.



Когда ж дойдут до сердца речи,

И опьянят ее духи,

И я влюблюсь в глаза и в плечи,

Как в вешний ветер, как в стихи,-



Сверкнет холодное запястье,

И, речь прервав, она сама

Уже твердит, что сила страсти -

Ничто пред холодом ума!..



Александр Блок

---

* * *



О, женщина, дитя, привыкшее играть

И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,

Я должен бы тебя всем сердцем презирать,

А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!

Люблю и рвусь к тебе, прощаю и люблю,

Живу одной тобой в моих терзаньях страстных,

Для прихоти твоей я душу погублю,

Все, все возьми себе - за взгляд очей прекрасных,

За слово лживое, что истины нежней,

За сладкую тоску восторженных мучений!

Ты, море странных снов, и звуков, и огней!

Ты, друг и вечный враг! Злой дух и добрый гений!



Константин Бальмонт

---

Играющей в игры любовные



Есть поцелуи — как сны свободные,

Блаженно-яркие, до исступления.

Есть поцелуи — как снег холодные.

Есть поцелуи — как оскорбление.



О, поцелуи — насильно данные,

О, поцелуи — во имя мщения!

Какие жгучие, какие странные,

С их вспышкой счастия и отвращения!



Беги же с трепетом от исступленности,

Нет меры снам моим, и нет названия.

Я силен — волею моей влюбленности,

Я силен дерзостью — негодования!



Константин Бальмонт

---

PIESZCZOTKA MOJA*

(Перевод из Адама Мицкевича)



Моя баловница, отдавшись веселью,

Зальется, как птичка, серебряной трелью,

Как птичка, начнёт щебетать-лепетать,



Так мило начнет лепетать-щебетать,

Что даже дыханьем боюсь я нарушить

Гармонию сладкую девственных слов,

И целые дни, и всю жизнь я готов

Красавицу слушать, и слушать, и слушать!



Когда ж живость речи ей глазки зажжет

И щеки сильнее румянить начнет,

Когда при улыбке, сквозь алые губы,

Как перлы в кораллах, блеснут ее зубы -

О, в эти минуты я смело опять

Гляжуся ей в очи - и жду поцелуя,

И более слушать ее не хочу я,

А всё - целовать, целовать, целовать!



* Баловница моя (польск.). - Ред.



Лев Мей

---

Беги её



Беги ее... Чего ты ждешь от ней?

Участия, сочувствия, быть может?

Зачем же мысль о ней тебя тревожит?

Зачем с нее не сводишь ты очей?



Любви ты ждешь, хоть сам еще не любишь,

Не правда ли?.. Но знаешь: может быть,

Тебе придется страстно полюбить -

Тогда себя погубишь ты, погубишь...



Взгляни, как эта ручка холодна,

Как сжаты эти губы, что за горе

Искусно скрыто в этом светлом взоре...

Ты видишь, как грустна она, бледна...



Беги ее: она любила страстно

И любит страстно — самоё себя,

И, как Нарцисс, терзается напрасно,

И, как Нарцисс, увянет, всё любя...



Не осуждай: давно, почти дитятей,

Она душой и мыслью стала жить;

Она искала родственных объятий:

Хотелось ей кого-нибудь любить...



Но не с кем было сердцем породниться,

Но не с кем было чувством поделиться,

Но некому надежды передать,

Девичьи сны и грезы рассказать.



И показалось ей, что нет на свете

Любви - одно притворство; нет людей -

Всё - дети, всё - бессмысленные дети,

Без чувства, без возвышенных страстей.



И поняла она, что без привета

Увянуть ей, как ландышу в глуши,

И что на голос пламенной души

Ни от кого не будет ей ответа.



И только богу ведомо, как ей

Подчас бывало тяжело и больно...

И стала презирать она людей

И веру в них утрачивать невольно.



Науку жизни зная наизусть,

Таит она презрение и грусть,

И - верь - не изменят ни разговоры,

Ни беглая улыбка ей, ни взоры.



Но с каждым днем в душе ее сильней

И доброты и правой злобы битва...

И не спасет ее от бед молитва...

Беги ее, но... пожалей о ней.



Лев Мей

---

* * *



Мне спойте про девушек чистых,

Сих спорщиц с черемухой-деревом,

Про юношей стройно-плечистых:

Есть среди вас они - знаю и верю вам.



Велимир Хлебников

---

* * *



Люби меня!

Застенчиво,

боязно люби,

словно мы повенчаны

богом и людьми...



Люби меня уверенно,

чини разбой —

схвачена, уведена,

украдена тобой!



Люби меня бесстрашно,

грубо, зло.

Крути меня бесстрастно,

как весло...



Люби меня по-отчески,

воспитывай, лепи,—

как в хорошем очерке,

правильно люби...



Люби совсем неправильно,

непедагогично,

нецеленаправленно,

нелогично...



Люби дремуче, вечно,

противоречиво...

Буду эхом, вещью,

судомойкой, чтивом,



подушкой под локоть,

скамейкой в тени...

Захотел потрогать —

руку протяни!



Буду королевой —

ниже спину, раб!

Буду каравеллой:

в море! Убран трап...



Яблонькой-дичонком

с терпкостью ветвей...

Твоей девчонкой.

Женщиной твоей.



Усмехайся тонко,

защищайся стойко,

злись,

гордись,

глупи...



Люби меня только.

Только люби!



Римма Казакова